Владимир Мишуков: «У меня никогда не было намерений уехать, потому что я существую на территории русскоязычной мысли»

Одним из самых обсуждаемых сериалов прошлого года стала новая версия «Преступления и наказания», еще до «Пророка», который недавно вышел в цифровой прокат, запустившая дискуссию о классике и современности. Роль следователя Порфирия Петровича, в предыдущих экранизациях Достоевского выступающего наряду с Раскольниковым главным героем, а в сериале Кинопоиска появляющегося лишь к финальным сериям, сыграл Владимир Мишуков – актер по образованию, сделавший себе имя в фотографии, а затем вернувшийся в профессию сначала в авторском кино, а потом и в популярных сериалах. Мы поговорили с Мишуковым о «Преступлении и наказании», любви к русской литературе, жизни здесь и сейчас, актерской карьере и благотворительных проектах.


Предыдущее интервью ты давал нашему сайту в 2017-м, когда выходила «Рыба-мечта» и все знали тебя, скорее, как фестивального актера. Ты разделяешь свою карьеру на фестивальную и уже сериальную, которая началась с «Содержанок»?

Конечно, нет! Мне не принципиален формат – короткометражные фильмы, полнометражные, сериалы. Это все равно кино, которое лежит в зоне моей персональной ответственности. У меня нет такого, что я снимаюсь только в артхаусе или только в сериалах. Более того, и в сериалы я попал, потому что меня заметили в авторских проектах. Может быть, когда-то сериалы для артистов и считались чем-то зазорным, но к моменту выхода тех же «Содержанок» они уже были настоящим кино. Я недавно посмотрел четырехсерийный фильм «Переходный возраст», он снят одним кадром – не ради аттракциона, а для того, чтобы погрузить зрителей в напряжение времени и пространства. И это выглядит просто великолепно! У меня сейчас, пожалуй, три лидера из зарубежных сериалов: «Переходный возраст», «Олененок» и «Рипли».

Ты готов был к популярности после выхода «Содержанок»?

Я тогда даже не сразу сообразил, что происходит, но абсолютно спокойно отнесся к тому, что меня стали узнавать на улицах. Я же вернулся в актерскую профессию в сознательном возрасте, но вовсе не ради глянцевых обложек, хотя в детстве у меня было желание стать известным, своего рода тщеславие, которое с годами, скорее, испарилось, чем наоборот.

После этого сериала у тебя стало больше предложений?

В определенный момент — да, но затем их число сократилось. Многие подумали, что я уехал, хотя я оставался здесь – в России, в Москве. У меня никогда не было намерений уехать, потому что я в принципе существую на территории русскоязычной мысли. Я даже иностранными языками не владею, так как не могу мыслить на них ментально. Я очень люблю и ценю наш русский язык, потому что он многосложен и многоярусен. Благодаря ему я могу выражать всю сложность мира – и внутреннего и того, что вокруг. Я коренной москвич – мои мама и папа родились и жили здесь, мне каждый переулок что-то сообщает. Какие бы пертурбации не происходили в жизни, выстраивать ее именно здесь мне органичнее всего. При всем интересе и любопытстве к другим странам, с ними я себя не отождествляю. Я, например, очень люблю метро за его многообразие лиц, типажей, характеров. И вот когда я еду в метро в Лондоне, Париже или Нью-Йорке, я вижу прекрасные лица, но не могу представить их историю, в отличие от сразу же возникающих передо мной образов, когда я спускаюсь на Пушкинскую или Маяковскую.

В конце прошлого года на Кинопоиске вышел сериал «Преступление и наказание» по мотивам романа Достоевского. Как ты оказался в этом проекте и не смутила ли тебя довольно неоднозначная реакция на него?

Совершенно не смутила, потому что если знать историю самого романа Достоевского, то мнение о нем тоже разделилось: одни считали его гениальным, другие – абсолютно бездарным. Я, кстати, изначально рассматривался на роль Свидригайлова, но в какой-то момент попробовался в образе Порфирия Петровича – в нем и был утвержден.


Мы как-то с юности привыкли, что два ключевых героя «Преступления и наказания» – это Раскольников и именно Порфирий Петрович, а в сериале твой герой появляется только в седьмой серии из десяти.

Не стоит забывать, что этот сериал – все-таки адаптация романа Достоевского под современное время. Поэтому здесь больший расчет на фабулу, рождающую движение. Если ты помнишь, Порфирию Петровичу в романе отведены, конечно, большие куски, но именно в формате его размышлений, которые не так просто перевести в плоскость движения. Это я и для себя так объяснял своего героя, потому что, когда узнал, что у Порфирия Петровича всего семь съемочных дней, в отличие от того же Свидригайлова, которого я должен был изначально играть и у которого было около 25 съемочных дней, я очень удивился. Как и мой главный партнер Ваня Янковский. Кстати, возвращаясь к русскому языку и литературе, именно мне довелось предложить режиссеру свое настольное высказывание – строфы из «Разговора с небожителем» Бродского и он органично вплел это в ткань фильма: «Страданье есть способность тел, и человек есть испытатель боли, но то ли свой ему неведом, то ли ее предел». Эту фразу дважды перед тем, как застрелиться, произносит герой Вани Янковского.

Такой высокопарный слог не Бродского, но Достоевского в антураже современности тебя не смущал?

У меня были вопросы, как из-за переноса в современность меняются обстоятельства. И я долго искал, как максимально сгладить этот шов – через внешний антураж дать разглядеть того самого Порфирия Петровича. Примерно то же самое я делал в «Содержанках», где мой персонаж – Глеб Ольховский – был прописан как просто олигарх со всеми вытекающими. По моим наблюдениям, такого олигарха, как Ольховский, нет, потому что я шел от себя, как и в любой своей роли, то есть задавался вопросом: «Будь я обладателем безграничных материальных возможностей, как бы я жил?» И мне, кстати, было трудно. Представить себя сверхбогатым человеком сложнее, чем бомжом. Я знаю много примеров, когда богатые люди вскрывали себе вены, понимаю, что это крайности, но эта территория очень сложная и трудная. Когда у тебя много денег, ты очень быстро привыкаешь ко всему материальному – это естественно. И я задал себе главный вопрос: «А что, если бы я был таким, как Глеб Ольховский?» Он же неслучайно из всех доступных ему «телок» выбирает именно ту, которую играет Даша Мороз, потому что именно в ней обнаруживает нечто настоящее. Это только нам кажется, что богатые живут в своем идеальном мире, а они же, уверен, постоянно задаются вопросами, дружат ли с ними и любят ли их искренне или из-за денег. И это очень страшно.

Я думаю, что жизнь заключается в ее непосредственности, когда ты живешь здесь и сейчас и испытываешь удовольствие от простых вещей – утреннего чая или кофе, общения с хорошими людьми. Я вообще уверен, что общение с хорошим человеком – лучшее, что может быть. Потому что в этот момент происходит ускорение сознания. Сейчас мы с тобой разговариваем, но я даже не представляю, до каких мыслей мы вместе сможем дойти. Знаешь, у Пастернака есть такое стихотворение: «Так начинают. Года в два/От мамки рвутся в тьму мелодий,/Щебечут, свищут, – а слова/Являются о третьем годе. Так начинают понимать».

Ты прям человек-цитата, реально помнишь все стихи и прозу?

Мне свойственно свою мысль развивать языком не бытовым, прибегать иной раз к стихотворному слогу, общаться с отсылками на произведение Достоевского, Толстого, Тургенева, Чехова, Бродского, Пастернака. Я чувствую себя причастным к русской культуре и ловлю себя на мысли, что любая новая идея, приходящая мне в голову, так или иначе подпитана традициями прошлых достижений в области литературы, музыки, живописи, кино и театра. Это я делаю не специально, как ты понимаешь, эти знания работают, как условный интернет, когда сознание цепляется за одну информацию, находит другую, а затем производит уже свою идею, свежую мысль или нечто похожее на нее. И я уверен, что в этом и заключается смысл жизни. Как сказал поэт: «Ибо не существует другого противоядия от низости человеческого сердца, кроме сомнения и хорошего вкуса, сплав которых мы находим в произведениях великой литературы». Мне часто говорят, что жизнь существует для того, чтобы жить, но мне важно, чтобы в этой реальности всегда была возможность новой мысли, нового опыта, новой идеи.


Продолжая мысль про новые идеи, подпитанные классической литературой: вот вышло «Преступление и наказание», после – «Пророк», где классику интерпретируют суперсовременным образом. Ты в целом согласен с такой интерпретацией? Нужно ли осовременивать классику?

Это совершенно естественный процесс – передавать полученные знания, классику через призму нового поколения. Главное, чтобы адаптация не была просто автоматическим переносом текста. Она должна учитывать и изменение реалий, и самого языка, способов коммуникации. Я в самом начале нашего интервью упомянул сериал «Рипли», а там же весь детективный сюжет основан исключительно на том, что раньше не было системы распознавания лиц и социальных сетей, по которым можно было бы спокойно вычислить этого мошенника. Сейчас такое просто невозможно.

Тебе самому ближе положительные персонажи или вот такие неоднозначные герои типа того же Рипли?

Меня радует, когда мне предлагают сыграть отрицательных персонажей, потому что в них я сразу чувствую объем. Исключительно положительные герои мне кажутся плоскими. Мне больше нравятся и актеры, как говорили раньше, с отрицательным обаянием, которое было ярко выражено у Олега Борисова, у Ролана Быкова и, как ни странно, у Михаила Ульянова в одном из моих любимых фильмов «Тема» Глеба Панфилова. Я, кстати, сейчас с удовольствием пересматриваю советское кино, в особенности «ленфильмовские» картины 1970-х – «Не болит голова у дятла» Динары Асановой, «Дневник директора школы» Бориса Фрумина, гениальные фильмы Виталия Мельникова, потрясающие работы Аян Шахмалиевой с актрисой Маргаритой Сергеечевой. Эти картины не устаревают, потому что в них рассказано про человеческое. Они, как поэзия, будут всегда актуальны, в них есть достоинство жизни, проживаемой здесь и сейчас, от чего мы зачастую под влиянием внешних обстоятельств отказываемся. А порой надо остановиться, замедлиться и в ежедневной рутине найти место и время для созерцания своей обычной жизни.

Это созерцание с учетом и твоего опыта работы фотографом будто бы ближе не к актерской профессии, а к режиссуре, операторскому мастерству, работе художника.

Ну начнем все же с того, что у меня красный диплом по специальности «артист театра и кино», так что в этой профессии я не оказался случайно. Другое дело, что я всегда шел за интересом. Для меня самое главное в жизни – делать именно то, что тебе интересно. Как только я понимал, что мне не интересно чем-то заниматься, я радикально менял свою сферу деятельности, причем никогда это не было сопряжено с коммерческой выгодой. То есть я не инфантильный парень, понимаю, что деньги нужны, но никогда в моем сознании они не находились на первом месте, я всегда следовал за мечтой, идеей, а деньги воспринимал исключительно как инструмент для достижения своих целей и, конечно, как материальное обязательство, потому что я все-таки отец четверых детей. Теперь, возвращаясь к твоему вопросу, актерское дело, как и фотография, для меня по сути одно и то же – это наблюдение за человеческой природой и миром вокруг, только инструментарий у этих профессий разный. В моем понимании актер – это «стиратель», ластик стереотипов.

Я сейчас захожу на опасную территорию, но уверен, что мы живем в мире границ и ограничений. Их очень много, но основных пять, лежащих в области пола, возраста, национальности, вероисповедания и социального положения. Поэтому когда я играю олигарха или священника, то моя задача как актера эмоционально вовлечь зрителя, не приемлющего эти категории людей, заставить его сопереживать герою. И если я буду убедителен именно на человеческом уровне, то произведу нужное впечатление. Я сам воспитывался в системе, полной стереотипов, но постепенно шаг за шагом стараюсь их из себя изживать и мне интересно своими работами помогать и другим стирать эти границы мышления. Именно поэтому я не снимаюсь оголтело во всем подряд, к каждому из своих героев я подхожу с антропологическим интересом. И в фотографии у меня то же самое.


У тебя совсем недавно закончилась в Мультимедиа Арт Музее выставка «Если бы я был…», где ты снимал детей в образах их родителей. И эта выставка, как я понимаю, дала основу и для твоего совместного благотворительного проекта с фондами «Вера» и «Галчонок».

Благотворительными проектами я занимаюсь очень давно, это для меня совершенно естественная территория. Ко мне часто обращаются разные фонды, но мне всегда – опять же интересно – делать такие проекты не кондово, а художественно убедительно, особенно когда мы говорим о детях. Территория детства, на мой взгляд, требует сохранения и заботы безотносительно того, что глобально происходит в мире. Мои мама и папа развелись, когда мне было 10 лет. Я жил с мамой, но на выходных был у папы, родители при этом не общались. И однажды папа меня привел почти к дому, но мама уже вышла меня встречать. Это был вечер, и они так и застыли по разные стороны дороги с двухполосным движением, которое к вечеру выходного дня было, конечно, не столь активным, как в будни. Но мама, увидев нас с папой, начала негодовать, что он поздно меня привел, и они начали ругаться через эту дорогу. Мне ничего не оставалось, как выйти на дорогу и встать на разделительной полосе, что отрезвило родителей. И вот эта полоса, эта граница в сердце ребенка навсегда со мной. Для меня худшим является вопрос «кого ты выберешь – маму или папу?». Я считаю, что он никогда не должен звучать. Несмотря на то, что взрослым со своими личными травмами и обидами часто сложно договориться между собой, но ребенок не должен страдать никогда.

Расскажи про сам благотворительный проект.

Мы давно дружим с Олей Сутуловой, которая вместе с мужем Женей Стычкиным состоит в попечительском совете фонда «Вера». И у нас родилась идея придумать совместный проект для подопечных «Веры» и «Галчонка», отчасти как раз продолжающий мою выставку «Если бы я был…». Фотографии для этой выставки я снимал 12 лет назад, и дети со снимков – им тогда было от 3 до 11 лет – уже выросли. Мне стало интересно, какими они стали и как их опыт, а также мой как актера и фотографа и опыт Оли могут помочь другим ребятам. Причем мне важно не только поделиться этим опытом с подопечными благотворительных фондов, но и возбудить в них интерес к наблюдению за своими друзьями, знакомыми, ровесниками. Ребята могут как продолжить концепцию фотографий с выставки и примерить на себя и своих знакомых взрослую одежду, так и предложить собственные новые идеи. Мне важен их личный взгляд и восприятие жизни.

То есть ты будешь их учить тому самому созерцанию обычной жизни?

Скорее, не учить, а вовлекать в этот процесс. В прямой речи для выставки я писал, что «фотографировать ребенка с позиции взрослого, сверху вниз, не стоит во всех отношениях. Ибо лишаешь его возможности быть на равных, а значит — открытым с тобой, себя же — шанса увидеть естественное проявление маленького человека. Когда снимаешь на уровне его роста — на корточках ли, на коленях, — то происходит некоторое смещение привычных тебе координат. Они выстраиваются согласно уровню восприятия того, на кого направлен объектив». И мне очень интересен их взгляд на этот мир, свое окружение и самих себя. Я мог бы учить их техническим основам фотографии, как выстроить выдержку, диафрагму и тому подобное, но я всегда пестую такое понятие, как «любительство», недаром оно происходит от глагола «любить».

Когда человек снимает не потому, что ему сделало заказ издательство, а просто потому, что ему хочется зафиксировать этот момент своей жизни – он увидел, как солнечный луч случайно упал на чашку с кофе, и ему захотелось сделать снимок. Он не думает о правильной композиции, но интуитивно находит нужный ракурс, освещение – так, чтобы фотография в полной мере выражала и его самого, и его отношение именно к этому конкретному моменту его жизни. Я всегда всем говорю, что, если хочешь начать фотографировать, просто начинай, не упускай этот любовный импульс, а уже всей технической составляющей при желании ты овладеешь потом. Когда меня спрашивают, на какой аппарат и с какими параметрами снята та или иная фотография, я недоумеваю и говорю, что всегда нужно снимать на матрицу собственного сердца.


Ты – актер, фотограф, занимаешься благотворительной деятельностью. С учетом твоих знаний и способностей, не планируешь ли развиваться и в других кинопрофессиях? И ты сказал про мечту, есть она у тебя сейчас?

В 1987-89 годах я служил в армии. В тот период я переписывался со своей учительницей по литературе, которая однажды прислала мне в конверте вырезку из газеты, в которой были опубликованы стихи, написанные пятнадцатилетним мальчиком Мишей Мамаевым. Я запомнил их на всю жизнь.

«То ли в жилах весна,
То ли возраст начался такой:
Чувствую в каждой клетке тягу степного ветра.
Кажется, если к влажному тротуару прижмусь рукой,
Рука прорастёт и сквозь кожу пробьются ветки.
Хочется плодоносить, хочется помогать вам дышать,
Хочется, вросши в Родину, поднять ее до невиданных высот,
Хочется, чтобы незримыми корнями сплеталась с душой душа».

Прошло уже почти сорок лет с тех пор, но эти строки отзываются в моём сердце с той же силой, что и в юности. И мне по-прежнему мечтается, уже давно и глубоко вросшему в Родину, посредством своего дарования и предназначения, поднять её до невиданных высот.